Иван Сергеевич Тургенев<br />
Записки охотника, 1852 годЛет через пятьдесят, много семьдесят, эти усадьбы, «дворянские гнезда», понемногу исчезали с лица земли; дома сгнивали или продавались на своз, каменные службы превращались в груды развалин, яблони вымирали и шли на дрова, заборы и плетни истреблялись.
Что такое русская усадьба? Если так сформулировать запрос, то можно получить в ответ тысячи, а то и миллионы ссылок на каком угодно языке, сообщающих, что это некое великое достояние русской земли, олицетворяющее одну из самых ярких эпох Российского Государства, отражающее саму историю со всеми вехами, перипетиями и событиями.
Хорошо, но, если оставить за скобками все эти напыщенные превосходные формы прилагательных, цитаты классиков, величавость ионических колонн и кинематографичную шелушавость штукатурки, что останется, как говорят химики, в сухом остатке? Попробуем примерить на себя роль мини-вергилиев и разобраться.
На фото усадьба Середниково. Она извеcтна тем, что в ней подолгу жил и многое написал юный Михаил Юрьевич Лермонтов. На модели военная форма подпоручика конца XIX — начала XX века.
Итак, история зарождения русской усадьбы как явления восходит к XVI веку. За заслуги перед царем и Отечеством вотчинные земли с крестьянским людом передавались служивым боярам и дворянам уже в период правления Ивана Грозного. Местом их пребывания была Москва, около государя. Отпуска им давались редко, да и были они краткосрочными, поэтому хозяева не стремились обустроить свои загородные владения. Для многих владельцев подмосковные усадьбы были, по сути, производством продовольствия, и сюда лишь ненадолго заезжали, чтобы отдохнуть и развлечься охотой. Такие поместья не подлежали продаже, обмену, наследованию. Однако постепенно (более чем через век) поместья становятся наследственными, а при Петре I (с 1714 года) — собственностью помещиков. Век XVIII дал множество привилегий людям, служившим царю, а затем и первому российскому императору. В петровские времена усадьба получила новую для России функцию загородного дома, villa urbana, места проведения просвещенного досуга. Так русская дворянская усадьба приобрела свое уникальное положение на границе двух цивилизаций: «простонародной» крестьянской и «ученой» городской.
Наконец в свое краткое хаотичное правление импульсивный Петр III манифестом от 18 февраля 1762 года «О вольности дворянской» полностью освободил дворян от обязательной военной службы. Так началось формирование слоя поместного дворянства, часто живущего безвылазно в своих имениях.
Наступает золотой век русской усадьбы. Над памфлетами о любовных утехах Екатерины II хохочет половина «просвещенной» Европы, вместе, к слову, с ней самой, так как слухи об амурных приключениях императрицы были слишком преувеличены. Хотя любой политик обречен на перемывание костей даже через тысячелетия, адвокаты Екатерине II явно не нужны: население при ней увеличилось более чем в полтора раза, губернская административная реформа, которую она провела, продержалась больше двух с половиной веков, а почти полторы сотни основанных ею городов таковы, что их до сих пор пытаются переименовывать в угоду политической конъюнктуре, ведь среди них — важнейшие областные центры, в том числе современной Украины. Однако мы говорим об усадьбах, поэтому нужно отметить, что в 1785 году за высшими сословиями окончательно были закреплены обязанности и привилегии, предоставленные предшественниками императрицы, а также добавлен ряд новых. Свобода «примерно от всего» сделала усадьбу отражением характера и прихотей ее хозяина, а также и материального состояния оного. Порой понять хозяина по быту, который он для себя обустроил, можно было лучше, нежели из прямого диалога с ним.
Процветая, культура усадеб поделилась на два неравных основополагающих типажа, непосредственно связанных с зажиточностью, то есть достатком, а именно: усадьбы «для увеселения» — как мы понимаем, зимой многие дворянские семьи жили в городе, а летом в деревне; и «гнёзда» — для длительного или даже постоянного, почти безвыездного проживания. Было естественное, порой контрастное, различие и по социально-экономическому положению владельцев. Для знатных и богатых вельмож характерны роскошь и изысканность усадеб, представленных городскими и загородными имениями. Для многих других — «грязная и почти убогая, скудная жизнь среднего дворянина». Эти имения использовались для получения средств к существованию, поэтому деятельность помещика была направлена на ведение хозяйства, быт его был очень прост, следовательно, и облик усадьбы соответствовал.
Литература за неимением других медиумов бережно сохранила оба образа, но ярче до сих пор проявляются, конечно же, картины пышной роскошной усадебной жизни с огромными бальными залами, светскими сплетнями, памфлетами, романами и антироманами, дуэлями, шампанским, корнетами и гусарами и несколько наивным «байроническим» стилем дворянина образца середины XIX века. Когда восторги от Наполеона уже утихли, но Онегин был все еще «слишком русским» и все еще не до конца понятным, а тут еще разразилась эпидемия холеры, начинается медленный упадок и возникают новые образы и типажи, зачастую не очень приятные, даже отталкивающие, как помещики в «Мертвых душах», «Обломове» и даже, как ни странно на первый взгляд, «Дубровском». После всего, что произошло в 1812-м, а тем более в 1814-м, солнце русской усадьбы, едва за сто лет добравшись до зенита, начинает медленно клониться к закату.
Писатель Владимир Набоков, уехав из России, с теплом вспоминал о детстве, проведенном в усадьбе Рождествено. Не решившись приехать в CCCР, он писал: «Я промотал мечту». Вот как прочно может усадьба войти в сердце человека, не отпуская его на протяжении всей жизни. Что это? Воспоминания о счастливой юности? Или тоска по чему-то очень важному, тому, что составляет фундамент личности? Часто дворяне относились к своим усадьбам с трепетом, как к семейной реликвии, месту, дающему силу, ощущение Родины, корней и поддержки предков. Поэтому после революции многие воспринимали разлуку со своими фамильными имениями как настоящую трагедию.
Классические усадьбы XIX века предполагали анфиладную планировку — несколько смежных комнат с дверными проемами на одной оси. Это помогало сделать пространство воздушнее и просторнее, при этом способствовало объединению домочадцев — все друг у друга на виду, постоянно общаются и чувствуют себя семьей. Именно дух семьи в таком родовом поместье определял интерьер. Самыми важными в доме считались помещения, где собиралась вся родня и частые гости, — гостиная, столовая. Их оформление во многом зависело от того, как домочадцы предпочитают проводить досуг. Когда-то, конечно, главное место в гостиной занимало фортепиано или даже рояль — многие дворяне любили музицировать. Если хозяева часто встречались с гостями за настольными играми или устраивали пышные обеды, на первый план выходили ломберные столы или добротная посуда.
Конечно, мода и стилистика усадеб на протяжении XVIII и XIX веков — это взгляд в сторону французских и позже английских интерьеров и моды. До Наполеона в России безраздельно правили французский язык, игра в вист, сигареты, шампанское с эклерами и европейские бульварные романы. В этом плане Россию (вообще, уникальная страна) всегда в той или иной степени определяли иностранные веяния, которые наши современники назвали бы «колониальным влиянием». При Петре I — голландцы, при Петре III, а затем Екатерине II и их сыне Павле I — немцы, затем французы, потом англичане, снова немцы и, наконец, деградировавшие англосакс и — американцы, от чьего влияния русские не могут избавиться со времен Кеннеди и Хрущева.
Но вернемся к усадьбам и дворянам при Екатерине II. Естественно, не все дворяне искали от фамильных гнезд возможности уединенной жизни и созидания. Напротив, были и те, кто превращал свое имение в некое альтер эго, реализуя в нем все сферы своих интересов. Роскошь, балы, веселье, пышность и даже помпезность — у многих усадеб даже в провинции до революции было именно такое «лицо». Что же говорить об усадьбах столичных? Вот как вспоминала прием у князя Потёмкина французская художница Элизабет Виже-Лебрён: «За десертом поданы были хрустальные чаши, наполненные бриллиантами, которые раздавались дамам целыми ложками. Когда княгиня Долгорукая заметила такую роскошь, Потёмкин тихо ей сказал: „Ведь я праздную ваши именины, чему же вы удивляетесь?“ Ему все было нипочем, лишь бы удовлетворить желание, каприз обожаемой им женщины. Однажды, узнав, что у нее не случилось бальных башмаков, которые она обыкновенно выписывала из Парижа, он послал за ними нарочного, и тот скакал дни и ночи и привез-таки башмаки к сроку». Всё, начиная от архитектурного облика, заканчивая декором усадьбы, отражало мир увлечений своего хозяина, его вкусов и статуса. Усадьба стала квинтэссенцией красивой жизни, умения радоваться и производить впечатление.
Но идиллия не могла длиться вечно. В 1861-м Александр II — через пять лет после отмены крепостного права в Австрии, за пятнадцать с половиной лет до отмены рабства в США и почти за сто лет до отмены оного в Тибете и Непале — отменяет крепостное право, меняя реальность, в которой существовали усадьбы.
Одна из важнейших вех в истории России оказалась роковой для дворянских усадеб. И главным словом тут становится не «усадьба», а «дворянская». Уклад, по сути феодальный, который обеспечивал существование де-факто натурального хозяйства, в усадьбе медленно, но верно идет к концу. Феномен усадьбы начинает последовательно трансформироваться и двигаться к своему финалу.
Если у вас возникает вопрос: «А кто же виноват в запустении русских усадеб?», то ответ, наверное, будет и исчерпывающим, и тривиальным, и беспощадным, как действительность вообще, а тем более наша, русская, — все и никто. После отмены крепостного права положение дворянства в России резко изменились, и к этим новым условиям культура имений просто не могла приспособиться, не могла остаться такой же, как десять, двадцать или пятьдесят лет назад. Сами помещики внесли свою лепту в грядущий упадок: многие проматывали свои состояния и откупные в губернских городах или в одной из двух столиц и внезапно выясняли, что содержать имение — это серьезная денежная нагрузка, вследствие чего имения продавались более деловитым сословиям, а именно купцам и промышленникам.
Новые собственники, конечно, не дорожили имениями так, как их прежние владельцы, и стремились в большей степени к прибыли. Хотя формально они мыслили теми же категориями, все-таки они были более «демократичными», способными принять в свой круг людей вопреки сословным императивам. Отсюда, кстати, появляется еще один чисто русский феномен, известный не менее, чем vodka, babushka, bistro и sputnik. Конечно же, это dacha. Хотя изначально на дачах петровских времен под Петергофом строились настоящие дворцы, но за полтора века слово «демократизировалось» и радикально изменило свое значение. Многие новые владельцы делили крупные имения на небольшие, чтобы удовлетворить моду москвичей выезжать за город на лето. К слову, дача пережила и революцию, и Советы и сохранилась спустя более чем полтора столетия, став символом одновременно и демократичной простоты с ее «шестью сотками», и элитарной интеллигентской статусности с писательскими дачами в Переделкине и начальничьими в Горках. Самый запоминающийся пример формирования этого феномена (малоприятный, но доходчивый, как всё, что писал Антон Павлович), конечно же, «Вишневый сад». В этой пьесе мы можем наблюдать, как трагично и безыдейно растворяется дворянская культура в новом времени и дворянское гнездо неумолимо несется в сторону расчленения на дачные участки: поместье опустело, исчезла мебель, картины, занавеси, а помещица Раневская, прощаясь с мужиками, отдает им свой кошелек…
Но вернемся ко второй половине XIX века. Крестьянское сословие, получив новые возможности, искало работу в городах, превращаясь в мещан и пролетариев, попадая в противоположную усадебной среде атмосферу — городские окраины уже мыслили другими категориями. Постепенно формировались пресловутые «ножницы цен», определившие ценовую разницу между сельскохозяйственной продукцией и орудиями труда, требовавшимися для ее выращивания. Эти «ножницы» стали одной из причин социального взрыва и были полностью устранены намного позже революции и даже НЭПа.
Гобелен с горнистами из «Декораторского ателье Марка Патлиса».
На модели: шарф, свитер и плащ Urban Revivo, брюки C.P. Company, кроссовки Oxs.
В постреформенное время 1860-х трагически остро выявилось пограничное положение дворянской усадьбы на стыке двух цивилизаций, ведь уклад имений был замкнут на фактически натуральное хозяйство. Изменить его махом было очень сложно, можно было только разрушить или сохранить, но для этого барину требовалось заслужить какую-то совсем уж невероятную любовь крестьян, доходящую до маразма или самоотречения.
Усадьбы будут опустевать вплоть до революции и лихолетья Гражданской войны. Из-за революций, интервенций, войн и беспорядков, сопровождавшихся грабежами и другими малоприятными для недвижимости явлениями, количество усадеб в европейской части России, по наблюдениям РАН, упадет с примерно 61 тысячи в 1895 году до 35 тысяч в 1917-м, а уж что потом…
Многие наши современники скептически относятся к идее возрождения усадеб, апеллируя к тому, что мир «дворянских гнезд» — это всего лишь красивое прошлое, та самая «Россия, которую мы потеряли». Будто бы мы, современные жители России, утратили многие культурные традиции, родственные связи, да и вообще — стали совершенно другими людьми. Однако с ними не согласны потомки дворянских фамилий. К тому же интерес к усадебной культуре неуклонно растет и, вопреки трудностям, количество тех энтузиастов, которые готовы посвятить жизнь восстановлению дворянских гнезд, все время увеличивается. Зачем они это делают? Как и несколько веков назад, все руководствуются разными соображениями. Для кого-то усадьба — это возможность ухода в мир красоты и гармонии с природой, для кого-то — обращение к корням, для кого-то — необычный бизнес, а для кого-то — возможность жить красивой жизнью и показать ее окружающим. Так или иначе, все современные примеры возрождения «дворянских гнезд» и интерес к ним со стороны общества говорит об одном: усадьба была, есть и будет важной частью российской истории. Одним из тех самых культурных кодов, которые вшиты в наше мировоззрение и без которых трудно постичь тайну «загадочной русской души». Только в наши дни отсутствует практически бесплатный труд крепостных и попросту невозможно вести натуральное хозяйство, поэтому содержать настоящую усадьбу в XXI веке, как и, например, рыцарский замок в Европе, — невероятно дорогое удовольствие.
Ренессанс сохранившихся усадеб, но только самых примечательных, наступает уже в советское время. Жемчужины усадебной архитектуры государство берет под свое крыло, превращая их в музеи, дворцы культуры, клубы, больницы, санатории, учебные заведения. Музеи становятся яркими образцами народного достояния, но это капли в море от того количества усадеб, которые были разрушены, покинуты и разграблены за годы лихолетья.
Но не было бы счастья… СССР, отказавшись от радикальных идей коммунизма и авангарда, начинает в конце 1920-х искать свой ампир, имперский стиль, и вдохновением его архитекторам служат в том числе лучшие образцы русских усадеб, классические колонны и портики которых умножаются на символы плодородия, вроде рогов изобилия с виноградом и пшеницей, и скромные советские звезды. В каком-то смысле сталинские высотки, тысячи помпезных дворцов культуры и МКХ выросли именно из архетипа русской усадьбы, как и не всегда уместные колоннады домов на главных московских проспектах.
Образ усадьбы XXI века. Современный дом справа возведен по проекту архитектора Виктора Замотина. Автомобиль-олдтаймер Nissan Laurel. На модели: пальто Lanvin, джемпер Isaac Sellam, брюки Berwich, кеды Hide & Jack.
Тридцать лет правления «вождя народов» можно оценивать по-разному, но достижения в архитектуре и промышленности — а это эстетика и цифры — из статьи об Иосифе Виссарионовиче не сможет изъять не только въедливый альтернативный историк, но даже шаман с бубном. Однако во второй половине XX века большинство усадеб окончательно ушли в историю. На балансе остались лишь памятники архитектуры, да и то не все. А еще через полвека, после развала СССР, произошло окончательное опустошение усадеб, когда официальные статусы и нормативы почившего государства обнулились, новые еще не появились и многие охранные статусы были сняты даже в пределах Садового кольца. Что уж говорить о глубокой провинции, где все много проще и менее формально.
Интерьеры дома разработаны архитектором Виктором Замотиным. Светильники на потолке Skydro, Artemide, дизайн Росса Лавгроува.
Сегодня государство, будто очнувшись и вспомнив, что значит само это слово, снова взялось за восстановление архитектурных памятников и передачу их из цепких лапок ООО и ИП в музейные фонды. Но это все-таки не то же самое, что родовое имение и частная собственность. Нужна ли она, вместе с, например, люстрацией, возможностью более чем через век вернуть себе наследие предков? Вопрос открытый, такой же как признание и восстановление дворянства в России. В принципе, вреда от этого не будет, но зачем? Единственное, что не помешало бы светлой России будущего в текущий исторический момент, — это монархия, но, к сожалению, вряд ли кто-то решится назвать себя не царем, но батюшкой для всего многообразного народа современной России.
Чтобы не заканчивать на минорной ноте, подарим памятникам культуры, которым без малого два, а то и три века, определенную надежду на будущее. Сейчас проявляется интерес к усадебным комплексам разных калибров: какие-то реставрируются, какие-то превращаются в самые разнообразные музеи, некоторые, обрастая легендами, становятся неофициальными достопримечательностями небольших городов.
Повторится ли всё, как встарь? Точно нет. Как и переделанные в люксовые отели французские и английские замки не вернут себе рачительных владельцев с громкими титулами, испанские алькасары — эмиров, а флорентийские палаццо — дожей. Весь наш обзор подводит к этому, но есть стойкое ощущение, что найдутся люди и проекты, которые вдохнут жизнь в эти невероятные маяки духа и времени.
На модели: корейская винтажная сатиновая куртка с мотивом «золотой дракон», льняные брюки Whitney.
Давайте спросим себя: нужно ли нам старое здание, окружающие его постройки, причудливые парки, перголы и беседки для статуса, для того, чтобы почувствовать себя кем-то, кем мы не являемся, — дворянами, помещиками, наконец, просто людьми с барскими замашками? Или, возможно, стоит обратить внимание на таланты современных архитекторов, которые способны без оглядки на моды времен Римской империи и царя Гороха создать для своих клиентов новые образы не только их домов, но и будущего, когда семьи новых (в хорошем и широком смысле) русских будут жить свою настоящую жизнь в реалиях второй четверти ХХI века — чтобы во второй половине оного передать все, что нажили, будущему поколению любимых детей и обожаемых внуков. Ведь в конечном счете усадьба — это родовое гнездо, то есть прежде всего традиции, пусть и выраженные через быт и уклад. Это далеко не просто дом с вишневым садом. Для людей всегда будут важнее узы — родственные, кровные, дружеские, настоящие. Они крепче и надежнее стен, колонн с самой изысканной лепниной. Китайцы говорят: лучший момент для посадки дерева был двадцать лет назад, следующий лучший момент — сейчас. Хотите свою усадьбу и вишневый сад? Они ждут вас здесь и сейчас. Проверено веками.
Местный житель изучает новоприбывший автомобиль.
