Наконец-то слово «русский» вошло в моду в самой России… А я прекрасно помню, как всего лет десять назад, заведуя отделом культуры в одном крупном СМИ, ежедневно вымарывал из материалов слово «российский» и заменял его на «русский» — там, где этого требуют нормы русского языка и здравый смысл. Понятное дело, что хорошее само по себе слово «российский» секретари последних парткомов поставили как субститут слова «советский» в те стремные годы, которые мы лучше не станем всуе вспоминать. Но на протяжении десятилетий за определением «советский» (например, «советский народ») иногда мерцало все-таки подлинное «русский». Не верите? Так это вы соввласти не видали. Поставьте, например, рядышком два пересекающихся понятия: «советский народ» и «народы СССР» — и почувствуйте разницу. А вот за «российским народом» если что и трепещет, так это один вечный зов из потемкинских деревень.
И вдруг — господа, произошла чудовищная ошибка! — всех как с резьбы сорвало. Всё вдруг стало «русское», от бутерброда до небоскреба. «Русский код» маркирует любой модный движ, причем название частенько остается на латинице (а что не так?). «Русское» в тренде. Надо брать!
Эксперты по русскому
Мозаика на здании НПФ «Геофизика». Уфа, Комсомольская ул, 2.
Есть в Москве одна хорошая выставка для дизайнеров из регионов (хорошая как организационная структура, а экспоненты уж каждый сам за себя). Люди красивые, оформление стильное, программа насыщенная. Но в официальной информации о выставке стоит один изумительный пункт: «Экспертный совет участвует в определении наличия русского культурного кода продукции участников выставки».
Товарищи, это вообще что?! Из какой кунсткамеры достали вы свою черепомерку? Задайте порку копирайтеру — этот «русский» пункт каждого наводит на осторожную мысль: а что эти эксперты делали до 2022 года? Ответа не будет: эксперт нынче — товар скоропортящийся, сертификаты «экспертности» по любой модной теме ушлые граждане выписывают сами себе в запрещенных сетях.
Инфоцыганский бизнес всеяден. Торговля «русскостью» ничем не отличается от торговли «духовностью», а та, в свою очередь, хоть по объемам продаж и бьет торговлю чудо-средствами от простатита, механизмы имеет такие же. На сегодняшнем празднике жизни продажа «русской упаковки» занимает нишу упаковки «заграничной».
Пройдемте с вами в винно-водочный отдел. Найдем самую яркую этикетку, бренди какое-нибудь John Dow. Картинка — загляденье, надписи красивые на иностранном языке. И только в лупу увидим написанное мелким шрифтом: «производство на Малосарайной ул., Кабардино-Балкария». Так же и «скандинавская мебель» частенько оказывается сколоченной на пилораме в Подольске. Сколотили ее, может быть, крепко и с любовью, но есть в этом самообмане какой-то нечистый дух. И становится лишь духовитее, когда мероприятия, где продаются «скандинавская мебель» из Подольска, «итальянская фурнитура» из Реутова и так далее, планомерно меняют названия с Super Expo Dezign Show Week на какой-нибудь «Русский быт».
Русское как маркетплейс
Панно «Триумф кибернетиков». Художники Галина Зубченко и Григорий Пришедько, 1970-е. Институт кибернетики им. Глушкова АН УССР в Киеве.
На открытое окно возможностей будто повесили указатель: «Сюда! Здесь хайпуют!» И многие поняли «русское» как новый рынок сбыта. С конца 2022 года в медиаполе начали сыпаться, как из драного мешка, типовые бренды: «русский стиль», «русский бренд», «русский ватник» и прочий русский компот. Это прекрасно, ведь только не наш человек не станет радоваться возвращению правильных имен. Но что же за этими именами стоит?
Принцип работы селлера на маркетплейсе простой: закупить ширпотреб дешево, продать в розницу дороже. Или еще дороже, если переклеить шильдик. И продать больше, если написать на шильдике модное в этом сезоне слово. Сейчас стало модным слово «русский». Но что входит в этот русский код — даже Первый канал не скажет. Там в студиях живые ведь люди сидят, вроде нас с вами; откуда им знать?
Куда легче проехаться на готовом бренде. Вот Русский Авангард, великий и ужасный, темная святыня советской интеллигенции, тайна пыльных запасников провинциальных музеев. С огромным успехом на нем прокатилась сочинская Олимпиада и низвела «код» авангарда практически на уровень обоев в цветочек. После вала музейных выставок за прошедшие десять лет и продаж брендированной всяким авангардом сувенирки с умным видом смотреть на «Черный квадрат», как в старину, больше не выйдет. «Черный квадрат» давно уже стал просто черным квадратом, а дилетантский мистицизм Малевича разложился на липовый мед так же безвозвратно, как мода на Блаватскую с Рерихом и культ барабашки.
Пора достать из сундука сувениры постарше, решают самые догадливые. Медведь и балалайка — это уж чересчур, пусть ими художник Вася Слонов занимается. Но никем не заняты матрешка с кокошником, кикой и понёвой. Косоворотка, ватник и картуз. Народные промыслы от хохломы до дымковской игрушки. И да, наш русский Элвис — Гагарин с верным Спутником в руках.
За последние пару лет дизайнерских брендов такой декоративной «русской одежды» развелась тьма. Текстиль и керамика вошли в моду в современном прикладном искусстве, и оно тоже не сильно отстает от русской темы — благо на открытые ниши пришло новое поколение. И все чаще видишь на разных поверхностях, от бейсболок до медиафасадов, гжельские и хохломские узоры. Очень мило, но неоригинально. Да, конечно, ранняя советская власть промыслы поддерживала, артельская продукция имела хороший сбыт, в том числе экспортный. Палехские подносы и федоскинские миниатюры получали контракты и почетные дипломы на Всемирной выставке в Париже и других. Но хороши бы были большевики, если бы не отправляли на всемирные выставки в Европу, кроме расписных подносов, Родченко и Мельникова, Мухину и Иофана. Тех, кто оформлял быт и формировал образ нового Советского человека.
Есть у нас такие строители нового быта? Нету? Ну тогда снимайте ярлычок «русский дизайнер», под ним все равно просвечивает знак местечкового качества: Made in Russia.
Дизайн как организатор всего
Мозаика «Победа над раком». Художники Галина Зубченко и Григорий Пришедько, 1971. Киевский институт рака.
Есть правило: как оформишь вещь, так она и будет работать. Стиль — понятие из бинарной логики; он либо есть, либо его нет и никогда не будет.
Возьмите корпорацию Apple, капитализацией которой принято пугать бюджет РФ. Узкая экосистема, ограниченные по сравнению с альтернативами возможности, деньги за любой чих, но по стилю бьет всех конкурентов. Вслушайтесь в названия новейших русских вооружений: «Орешник», «Солнцепек», «Сармат», «Бастион» — и не захочешь, да зауважаешь. Не то что какой-нибудь Storm Shadow, который как бы должен пугать, но… С неймингом в области ВПК у нас все в порядке, чего не скажешь о других областях.
Вот у советских с кодировкой для новых сущностей всё было зашибись. ВЛКСМ и комсомол. ТАСС и тассовка. НКВД. ЛЕФ. ГТО. БАМ. Всё это по сегодняшний день имена нарицательные. И даже вульгарное «гоп», хоть и забылось, вошло в русский язык словом «гопник». Новый код организовывал новую советскую жизнь, вытесняя старый мир и ветхие порядки на сентиментальную свалку истории. Да, люди ненавидели коммунистический новояз, но лучшая его часть вошла в русский космос навсегда. А российские буквоизделия — ЕИРЦ, МЦК и ЕГЭ — даже не за что ненавидеть. Какое-то сплошное ГКЧП (есть версия, что путчисты продержались всего-то четыре дня не в последнюю очередь из-за неблагозвучной аббревиатуры). Вдобавок «дизайн-код» наших городов и электронных сервисов заполонили неизвестного происхождения микроцефалы с огромными конечностями, похожие на карикатуру в журнале «Веселые картинки» на шемякинского Петра. Не то что русского, но даже никакого российского стиля в такой дегенеративной графике усмотреть невозможно.
И на фоне этого безвольного выхолащивания смысла самых обиходных вещей вдруг пошел разговор о русском коде.
Честная вещь
Давайте вспомним, каким был русский код ровно 100 лет тому назад.
В 1925 году, когда «советское» еще было и для нас, и для всего мира синонимом «русского», на Парижской выставке декоративного искусства и художественной промышленности советский павильон (архитектор Мельников) оформляет представитель ВХУТЕМАСа Александр Родченко. В Париже он построил «Рабочий клуб» — комплексное решение для досуга нового советского человека. Под девизами экономии, простоты и стандартности, актуальными для нищего Союза, Родченко и его студенты предложили комплект динамически организованных предметов, на сегодняшнем языке — трансформеров: стульев, многофункциональных столов, витрин, стеллажей и т. д. Решенные в лапидарной цветовой гамме из четырех цветов, эти предметы и сам принцип их конструирования, экономный по материалам, лишенный декора и строго функциональный, обнажающий честную функцию вещи на службе человеку, покорили профессионалов и зрителей. Ле Корбюзье заявил тогда, что советский павильон — единственное, на что стоит смотреть на Всемирной выставке.
Есть злая шутка в том, что на этой же выставке мощно заявил о себе и стиль ар-деко. Входная группа московской Библиотеки им. Ленина (архитекторы Щуко, Гельфрейх, 1928) уже объединяет в себе черты некоторых павильонов Парижской выставки. Но все-таки конструктивизм в декоративном и прикладном искусстве становится визитной карточкой юного СССР. «Дизайны» (хоть это слово тогда еще не использовали) Родченко, Лисицкого, Татлина, Клуциса, Гана и других конструктивистов-производственников копируют, улучшают, приспосабливают во всем мире.
А в то же время вся Москва меняется (и инновации Москвы перенимает, как умеет, провинция — например, Антон Лавинский сделал для деревни конструктивистскую избу-читальню по мотивам «Рабочего клуба»). О новом «дизайн-коде» столицы сам Родченко говорит: «Мы полностью завоевали Москву и полностью сдвинули или, вернее, переменили старый царски-буржуазно-западный стиль рекламы на новый, советский». Конструктивистская реклама для Моссельпрома и Резинотреста, отличавшаяся от привычной дореволюционной наружки лаконичным решением композиции, брусковым шрифтом и варварскими «слоганами» Маяковского, вошли не только в базовый курс современного дизайна, но и в общий культурный код ХХ века. Конструктивисты занимаются всем: дизайном чайных упаковок, конфетных оберток, узором для тканей, фарфором. Это было недолго, но след оставило навсегда.
На родину бренд «конструктивизм» вернулся только в качестве культурного наследия и аттракциона для краеведов. В отличие от Западной Германии, где в начале 1950-х фирме Braun на правительственном уровне было поручено адаптировать к современной промышленности довоенные находки баухауса, у нас во исполнение порочной мечты «догнать и перегнать Америку» в 1962-м создан НИИ технической эстетики, знаменитый ВНИИТЭ. Помимо исследований психофизиологии зрения и появления в его недрах самого слова «дизайнер», ничего по-настоящему прорывного из ВНИИТЭ не вышло. Да такой задачи и не было. Дизайн лучших образцов советской бытовой техники, мебели, механизмов в течение двух десятилетий ничем принципиально от дизайна капстран не отличался (это после смерти Брежнева все пошло кувырком). И «русский стиль», вот тот, что сейчас на слуху, не заходил сильно дальше фигурок домовёнка Кузи и баб на чайник. А тем временем во всех крупных странах Европы были созданы институты и бюро промэстетики. Не думаю, что в каждом из них, в том числе и во ВНИИТЭ, висела мраморная табличка: «Основы художественного конструирования заложены группой авангардистов в СССР в 1920-е».
Матрешка, балалайка, спутник, блины — навсегда?
Фрагмент панно «Завоевание космоса». Художник Владимир Мишин, 1976. Челябинск, ул. Гагарина, 7.
Отобранный у конструктивистов и всяких прочих новаторов ВХУТЕМАС, меняя названия и адреса, существует до сих пор. Например, прямой наследник факультета обработки дерева и металла (Дерметфак), на котором работал Родченко, — факультет «Дизайн мебели» в Строгановке. Вот что говорил несколько лет назад завкафедрой дизайна мебели Кирилл Чебурашкин об особенностях экспорта русского дизайна: «Как мне кажется, мы уловили эту историю, как понравиться им… В нашей истории напрочь отсутствует так называемая русскость — матрешки и прочее. Возможно, мы ошибаемся, но наш опыт такой: им абсолютно всё равно, русский ты или нет, — когда дело доходит до дизайна, так вопрос не встает. Это либо хороший дизайн, интересный, либо — не хороший, не интересный». Секрет успеха на зарубежных ярмарках, выходит, прост: предложить стерильный «интересный» продукт. Но каковы же критерии «хорошего дизайна»? Наверное, у немца и, скажем, японца эти критерии немножко разные? А у русского потребителя, в России, есть свои критерии? Если Чебурашкин считает, что всё зло от матрешек, то ему не повезло: сейчас матрешку и ее кокошник увидишь на каждом углу. А также косоворотки и ватники. Хохлому и гжель. Сбитень и прочие калачи. Это, конечно, очень хорошо и очень понятно. Приблизительно на такой же волне мы когда-то переименовали Петербург в Петроград. Но только матрешка не делает дизайн русским.
Русским когда-то стал балет. Великий продюсер Дягилев сумел срастить евразийство с европейским фасоном. И, уже без Дягилева и евразийства, балет оставался русским целое столетие. Международный бренд «русская литература» как-то обходился без матрешек и балалаек; даже у деконструктора руслита Сорокина матрешка упоминается, кажется, всего раз. Русский авангард (который делали немцы, поляки и евреи) дал всему человечеству по кумполу так, что до сих пор звенит. А дизайн русским не станет, если нарядить всех в косоворотки и сфотографировать. Ему нужна уникальная ценность, для которой не остается места при копировании «хороших и интересных» образцов. Та специфичность, которая есть в любой национальной школе.
Можно найти определенные течения и тенденции в современной русской литературе; они управляемы издательствами и дистрибьюторами, но в основе лежат новые привычки чтения, изменения языка и мира, которые чувствует даже самый завалящий писатель. Изменяется — и становится более характерным — русское изобразительное искусство. О развитии русского кино снова можно говорить всерьез. Везде есть немножко внутренней логики. Но на дизайнерских выставках, сколько ни смотри, взгляду не за что зацепиться, кроме отдельных предметов: этот «интересный», этот «хороший», а этот вот похож на то-то или то-то, только розовый и с пуговицами. Предметы хороши, а в целом «не интересно».
Может быть, оттого, что в этом дизайне нет ничего русского, ничего, что можно назвать своим? Уникальным, присущим только русской школе? Собственной ценности, которая могла бы сделать русский дизайн в целом узнаваемым брендом. Мы видели, что это возможно. Сто лет назад дизайн был русский. Можем повторить? Но матрешек, пожалуйста, больше не предлагайте. С ними идите обратно на Арбат.
Мозаичное панно «Волга — русская река». Художник Андрей Кузнецов, 1966. Дворец культуры химиков, Балаково, ул. Набережная Леонова, 1а.
Авторское послесловие
P.S. Нимало не претендуя на роль эксперта, автор этого материала может себе позволить пользоваться теми культурными продуктами, которые нравятся лично ему, а не аудитории «экспертизы» массового поражения. Иногда оказывается, что именно эти продукты становятся популярными и «трендовыми» уже завтра. И если бы при нашей жизни (ах, поскорее бы) сформировался новый русский стиль, вот что могло бы в него войти.
Архитектура. Алексей Комов, бывший главный архитектор Калуги, успевает, кажется, вообще всё, а с недавних пор он еще и художник-график. Я уже давно внимательно слежу за его мобильными конструкциями из тонкого бруса — от лавки ЛА-5 до павильонов и выставочных застроек (см. выставку «Зодчество» в Гостином Дворе). Их прозрачная архитектоника удивительным образом соединяет классическую стоечно-балочную структуру и традиционный орнамент, легкость и экологичность. Эти постройки, от совсем малых до больших, имеют три ясных характеристики: красота, функциональность, естественность, что в сумме превращает авторский почерк в Стиль.
Живопись. Пятнадцать лет назад я делал большое интервью с Алексеем Беляевым-Гинтовтом в интерьерах Пушкинского музея. Оно провалилось в какую-то черную дыру: не многих тогда интересовал нишевой художник со странным, беспокойным красно-черным письмом по золоту, явный выходец из питерской Новой академии. Сегодня Гинтовт нарасхват. Время догнало его монументальные отпечатки ладоней в типографской краске, в которых сплетены кремлевские звезды и Аполлоны, танки и степи, города будущего и кибитки. Эти вещи разрешают главное русское противоречие XX века: в них снят конфликт красного и белого проекта, прогресса и чувства Почвы, силы и покоя. И хотя художественные вузы пачками выпускают молодых специалистов, которые бледно мажут акрилом с фотографий умеренно жизнеподобные картины, у Гинтовта появляется всё больше не подражателей, но последователей, и всё чаще мы видим яростные, наполненные солярной силой и динамикой полотна. Может быть, за этой футуристической монументальностью — ближайшее будущее.
Кино. Все (ну, которые самые громкие и экспертное мнение имеют) успели обругать, даже не досмотрев до конца, две киноадаптации классики руслита: «Преступление и наказание» (режиссер Мирзоев) и «Мастера и Маргариту» (режиссер Локшин). Отбросив волнительные частности, суть претензий можно свести к теме искажения культурного кода 1860-х и 1930-х годов соответственно. Но живым людям бронзовый, мертвый классик не нужен. Лев Толстой — не Новый Завет, кто сказал, что его нельзя редактировать и брать за основу нового продукта? Вы еще джаз запретите за искажение рон-н-ролльного квадрата. А на мой вкус, эти ленты — лучшее, что случилось с нашим кино за прошлый год. Их роднит не только возгонка хрестоматийного текста в современные реалии (Мирзоев) и актуальные драматургические приемы (Локшин). У них общий жанр: освобожденный от гнета истории сюжет превращается в гиньоль, в жестокий цирк, где обнажаются неклишированные и дикие чувства персонажей. Картинка обеих лент удерживается на зыбкой грани между трагедией и идиотией, не деградируя до абсурда (Булгаков, вообще-то, фельетонист), достоевщины или смехопанорамы. Этот стиль трудно выдержать, но что еще может сегодня лучше отразить нашу бешеную и строгую русскую жизнь?
Литература. Несмотря на то что первые страницы читалок и лучшую выкладку в магазинах еще продолжают заполнять буквоизделия «Редакции Елены Шубиной», обычно полные униженности и чувства вины за то, в чем сейчас модно каяться, тихо и незаметно (нет) поднимается новая волна четкого и немного наивного письма, не обтесанного школами продвижения пишбарышень и литературными курсами. Эту волну иногда связывают с феноменом новой лейтенантской прозы — но она гораздо шире и основательней. В диапазоне от трогательной Софии Синицкой до нелепого Мршавко Штапича находятся общие черты: краткая и ясная речь, пренебрежение фактурой и литературной эквилибристикой, обязательный элемент обыденно-фантастического и… живая энергия, которую мы слишком часто не замечали в тени важнейшего атрибута бренда «русская литература» — монотонного самоедства. Такой всеобщий «наивно-супер»-стиль и будет, вероятно, главенствовать в русской литературе ближайшие годы.
![Статья «Представляем номер [зима / весна ’24/’25] журнала WA с двумя обложками»](https://wajournal.ru/public/media/2025/03/cover_preview_WA-04_zima-vesna_2024_2025-1024x614.jpg)
